Горе Пульхерии

Не Усий ли я? Не во Фрязии ли я? Не видел ли я Пульхерия, деспота вашего? Не моё ли дело катехизации вы просаживаете?
Если для других я не пресвитер, то для вас — авва; ибо печать моего дидаскальства — помощники настоятелей по образовательной и миссионерской деятельности (впрочем, яже не суть).
Вот мое защищение против осуждающих меня.
Я питал вас молоком от своих сосцов, а не твердою пищею, ибо вы были еще не в силах, да и теперь не в силах.
Ибо, будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобрести: для самарян был как самарянин, чтобы приобрести сынов Самарии; для моавитян был тайнообразующе как моавитянин, чтобы приобрести сынов Моава; для чуждых Пульхерия — как чуждый Пульхерия, — не будучи чужд Пульхерия; для нищих патеров был как нищий, чтобы приобрести и их.
Для всех я сделался всем, чтобы принести благо по крайней мере некоторым.
Посему отныне я не усмиряю и не порабощаю тело мое. Во Фрязии все мне позволительно и всё мне полезно; вам же всё не позволительно и всё не можно.
Ей, глаголет Дух, да почиет Усий от трудов своих: дела бо его ходят вслед его.

Итак, возлюбленные мои, избегайте Пульхерия.

Не хочу оставить вас, братия, в неведении, что Пульхерий ваш продолжает творить беззаконния.
Ибо хотя и есть так называемые боги, так как есть много епископов и господ-деспотов много, — но у вас один бог и великий отец — Кир — которым все и вы им.
Неужели вы решитесь раздражать Кира? Разве вы сильнее его?
Я говорю вам как рассудительным; сами рассудите о том, что говорю: Пульхерий не всегда с вами. Кир же с вами ныне и присно!
Не ропщите, как “некоторые” роптали и погибли от истребителя (sic!).
Итак, отдавайте всякому должное: кому епархиальный взнос — взнос; кому отчет о мероприятиях — отчет; кому “победу” — “победу”; кому свою честь — честь.

Для отчаявшихся же собратьев своих направляю утешительное пророчество про вашего архиерея, которого скоро по слову Писания “все ученики, оставив, бегут”.

***

Скачет митра по полям,
А трикирий по лугам.
Семисвечник, ты поверь,
Вышел в запертую дверь!

Лжицы, четки от хандры
Так и сыплются с горы.
Испугалася свещница,
Растопырила зеницы:
«Что такое? Почему?
Ничего я не пойму».

Содрогнулась бы во страхе Византия:
Побежала, покатилась панагия.
И помчалися по улице кадила:
«Эй, держи, держи, держи их, ДаниИла!»

И дикирий на бегу
Закричал: «Уйду в тайгу!
Я бегу, бегу, бегу,
Клир сей предостерегУ!»

Вот и саккос за антИминсом бежит,
Тараторит, суесловит и хрипит.

Омофор спешит, покрякивает,
Через лужи, через души перескакивает.

А за ними бубенцы
— Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!
Наступают на сосцы
— Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!
На пресвитеров — дзынь! — натыкаются,
Их кресты с камнями — дзынь! — разбиваются.

И бежит, бренчит и ропщет параман:
«Вы куда? Хозяин мой баран, маран-афан!»

А за ними галуны,
Куплены за полцены.

Потиры да лжицы
Скачут по станице.

Из апсиды вышел вдруг престол
И весь зол, пошёл, пошёл, пошёл…

А на нём, а на нём,
Как на Ослице верхом,
Дароносица сидит,
Сотоварищам вопит:
«Уходите, бегите, спасайтеся!»
И в архангела трубу: «Бу-бу-бу! Бу-бу-бу!»

А за ними (Паразит)
Мчится наш митрополит:
«Я же царь ваш господарь!
Воротитесь все в алтарь!»

Но ответило кадило:
«От Содома уходило!»
И сказали две рипиды:
«С этим бесом мы как гниды!»

Плоть же крайняя Мессии
Ускакала с литургии:
«Никогда я, никогда
Больше не вернусь сюда!»

Тут его секретари
Затворяли алтари,
Побежали во всю прыть,
Дабы утварь воротить:

«Эй вы, глупые кадила,
Вы ж духовная рабсила!
Вам ли бегать за воротами
С дьяконАми желторотыми?

Вы же в секту попадёте,
Вы греховным сном умрёте!
Не ходите, погодите,
Воротитеся в алтарь!»

А кадила жмутся-вьются,
Но продажным не даются:
«Пусть в расколе пропадём,
А к Пульхерье не пойдём!»

Мимо регентша бежала,
Царску утварь увидала:
«Куд-куда! Куд-куда!
Вы откуда, господа?!»

И ответили сосуды:
«Было нам у Мрази худо,
Не любил митрополит
Тех, кто с девами грешит,
Умножал попАм налоги,
Вот и сделали мы ноги!»

“Си-ми-лЯ-ре! Форс-мажор!
Знал бы это прокурор!”

«Да, промолвил омофор,
То, что видели — позор:
Мы забрызганы в ланиты
И злочестием облиты.

Загляни в его ты келью —
Посмотри ты на постелью.
Всюду яркий компромат:
Иподьяконы кишат.
Оттого-то от Пульхерьи
Утекли, как от бактерьи,
И гуляем по полям,
По болотам, по лугам,
А к Содому и Гоморре
Не воро-тим-ся!»

И они побежали лесочком,
Поскакали по пням и по кочкам.
А бедный Пульхерий — один,
Сам себе он Раввин-Господин.

Надел бы на голову митру,
Да от митры остались субтитры.
Надел бы свой саккос поверх,
Да и тут у него неуспех!

И кропила ушли, и кАндии,
Остались одни хиромАнтии.
Ой, горе Пульхерию, горе!

Ну, а утварь вперёд и вперёд
По градАм, и по весям идёт.

Вдруг трикирий шепнул орлецу:
«Может лучше домой, к подлецу?».
И заплакал вдруг сулок:
«Лучше рИдный пищеблок!»
И зарыдала звездица:
«Не видать нам теперь заграницу!»

Но митра сказала: «Гляди,
Кто это там созади?»
И видят: за ними садистки
Бредёт-ковыляет епископ.

Но чудо случилося с ним:
Стал вдруг Пульхерий другим.
Тихо за ними идёт
И “милость мира” поёт:

«Ой, вы, бедные сиротки мои,
Митры, запонки и плётки мои!
Вы подите-ка, сектанты, домой,
Я вопросик разрешу ключевой.
Даже нежных недотрог,
Всех внесу вас в каталог!
И вы будете опять,
Словно ангелы сиять,
А поганых иподяков я повыведу,
И Содом из души своей вымету!»

И сказал большой потир:
«Не изменится сатир».
И сказал тут чиновнИк:
«Нужен гаду духовник!»
И сказали орлецы:
«Как же терпят всё отцы?!»
И сказал большой престол:
«Демон наш с ума сошел!»

Долго утварь заклинали,
Все от страха цепенея,
Унижались, умоляли,
Пухлы губы архирея.

«Уж не буду, уж не буду
Вас как клириков гноить.
Буду, буду куклу вуду
Вместо всех вас теребить!»

Засмеялися сосуды,
Зная Ирода причуды:
«Завершим наш диалог,
Не вернёмся в каталог!»

Полетели тут указы
От Пульхерия во вне!
Но епархия привыкла
Жить уж по уши в говне.
— Будут, будут у Пульхерьи
свои трудности в Москве!

А дикирий-то, дикирий
— Ну совсем как примикирий,
Вдруг представил низложенье
И епархии спасенье.

Бубенцы в большой надежде:
Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!
Не пришьют к его одежде
— Дзынь-ля-ля! Дзынь-ля-ля!

…А на кафедре на новой
Средь погоды сплошь суровой,
Наш Пульхерьюшка стоит,
Всё на свете материт.
И пыхтит, и на новых попов поглядывает:
«Низложенье принимаю,
Хоть в Чукотке прозябаю.
Вот что чванство треклятое сделало!»