Тайная вечеря — это пасхальная трапеза, прощальный ужин или первая христианская литургия?
Имея лишь поздние описания происходящего писателями-христианами, которые лично в этой Вечери не участвовали, можно рассмотреть хотя бы контекст ее возникновения: ветхозаветный дискурс, размышления ап. Павла, а также параллели в языческих культах Римской империи.
Полагаю, что сбалансированный взгляд на это событие отражает испанский священник Хосе Антонио Пагола, специалист в области теологии и библеистики:
«Иисус знает, что дни его сочтены. Однако он не собирается прятаться или убегать. Вместо этого он устраивает особый прощальный ужин со своими самыми близкими друзьями и подругами. Это очень серьезный и тонкий момент для него и его учеников: Иисус хочет прожить его во всей полноте. Это обдуманное решение. Сознавая неизбежность своей смерти, он жаждет поделиться со своими близкими. Он хочет подготовить их к столь тяжелому удару; его распятие не должно утопить их в горе или отчаянии. Они должны все вместе поделиться возникающими у них вопросами: что станет с Царством Божьим без Иисуса? Что должны делать его последователи? Где впредь они будут подпитывать свою надежду на пришествие Царства?
Похоже, речь идет не о пасхальном ужине. Некоторые источники, действительно, указывают на то, что Иисус хотел отпраздновать со своими учениками пасхальный ужин, или Седер, во время которого иудеи вспоминают свое освобождение из египетского рабства.
Более правдоподобной представляется информация из другого источника, согласно которой ужин с Иисусом происходил до праздника Пасхи, то есть нам сообщается, что Иисус был распят 14 нисана, накануне Пасхи. Таким образом, невозможно определить до конца пасхальный характер Тайной вечери.
Вполне вероятно, Иисус пришел в Иерусалим, чтобы отпраздновать там Пасху со своими учениками, но он не смог реализовать свое желание, поскольку был задержан и казнен раньше, чем наступила эта ночь. Но несмотря ни на что, у него хватило времени, чтобы провести прощальный ужин.
В любом случае, этот ужин был не обычным, а торжественным, последним из всех тех, которые они устраивали в селениях Галилеи. Они пили вино, что делалось лишь по особому поводу; для более умиротворенной и спокойной трапезы они ели полулежа, а не сидя, как в другие дни. Возможно, это и не Пасхальный ужин, но общая атмосфера пропитана праздничным настроением. Паломники совершают последние приготовления: они обзаводятся пресными лепешками и покупают пасхального ягненка. Все ищут себе места в гостиницах, во дворах или террасах домов. Иисус и его ученики также ищут спокойное место.
Этим вечером Иисус не идет в Вифанию, как в предыдущие дни. Он остается в Иерусалиме. Он хочет проститься со всеми именно в святом городе. В рассказах говорится, что он провел ужин с Двенадцатью, однако мы не должны исключать присутствия других учеников и учениц, шедших вместе с ним в паломничество. Было бы странно, если бы вопреки своей привычке делить стол с совершенно разными людьми, в том числе и с грешниками, Иисус вдруг стал бы очень избирателен и резко ограничил свое окружение.
Можем ли мы узнать, как в действительности проходил этот ужин?
В Галилее для Иисуса принятие пищи символизировало предвкушение финального пира в Царстве Божьем. Всем было известно об этих трапезах, вдохновленных верой Иисуса в окончательное Царство Отца. Это была одна из характерных его черт, когда он обходил галилейские деревни. То же самое происходит и сейчас, и на своем последнем ужине он думает о финальном пире в Царстве. Два переживания овладевают Иисусом. Первое — уверенность в неминуемой смерти; ее нельзя избежать: в последний раз он разделяет трапезу со своими близкими; все это знают: не нужно строить иллюзий. Но в то же время он ощущает непоколебимую веру в наступление Царства Божьего, которому он посвятил всю свою жизнь. Он говорит прямо: «Я уже не буду пить от плода виноградного до того дня, когда буду пить новое вино в Царствии Божием». Смерть близка. Иерусалим не желает ответить на его призыв. Его служение пророка и носителя Царства Божьего будет насильственно прервано.
Он уверен в действенности своего послания. Однажды Иисус сядет за стол и с чашей в руках будет праздновать вечный пир у Бога с Его сыновьями и дочерями. Они будут пить «новое» вино и вместе разделят финальный праздник Отца. Символ этого — нынешний ужин.
Движимый подобным убеждением, Иисус воодушевляет за ужином своих учеников и вселяет в них надежду. Начиная ужин, он следует иудейской традиции: он встает, берет в руки хлеб и от имени всех воздает благословение Богу, на которое все отвечают «аминь». Затем он разламывает хлеб и дает каждому по куску. Они знают о значении этого ритуала, предваряющего трапезу: раздавая им хлеб, Иисус дарит им благословение Божье. Какое сильное впечатление производило это действо, когда он давал его грешникам, сборщикам податей и проституткам! Получая этот хлеб, все ощущали единение друг с другом и с Богом.
Однако в тот вечер Иисус добавляет к знакомому ритуалу несколько слов, придающих новый и необыкновенный смысл его действию. Во время того, как он раздает ученикам хлеб, он говорит им: «Сие есть Тело Мое. Этот хлеб — Я. Воспринимайте эти куски как Меня, отдающегося до конца, чтобы снизошло на вас благословение Царства Божия».
Еще больше их удивили его действия после ужина. К концу еды человек, который возглавлял стол, продолжая сидеть на своем месте, брал в правую руку чашу с вином и, держа ее на высоте пяди от стола, произносил над ней молитву благодарения за пищу, на что все отвечали «аминь». Затем он выпивал свое вино, что служило для остальных знаком, чтобы каждый пил свое. Однако на сей раз Иисус изменяет традицию и предлагает всем ученикам и ученицам пить из одной-единственной чаши: из его чаши! Все делят эту «чашу спасения», благословленную Иисусом. В этой чаше, предложенной всем и передаваемой от одного к другому, Иисус видит нечто «новое» и необычайное, что и стремится выразить: «Сия чаша есть Новый Завет в Моей крови. Моя смерть откроет новое будущее для вас и для всех». Иисус думает не только о самых близких своих учениках. В этот решающий и поворотный момент его взгляд становится вселенским: Новый Завет, Царство Божье — для многих, «для всех».
Теперь хлеб и чаша с вином будет ассоциироваться у них, прежде всего, с финальным пиром в Царстве Божьем; раздача этого хлеба каждому и питье из одной чаши будут напоминать им о полной отдаче Иисуса. «За вас» — эти слова являются точным определением того, чем была его жизнь: служением бедным, больным, грешникам, отверженным, угнетаемым, всем нуждающимся… Эти слова выражают и то, чем станет сейчас его смерть: он делал все, чтобы предложить каждому во имя Бога радушный прием, исцеление, надежду и прощение. Теперь он отдает свою жизнь, предлагая всем спасение от Отца».
Таковым было прощание с Иисусом, которое навсегда запечатлелось в памяти христианских общин.
Предположение Хосе Паголы, что на Вечере присутствовали не только апостолы от Двенадцати, но и иные ученики и ученицы, поддерживает библеист Ричард Бокэм. По его мнению,
«Любимый Ученик не был одним из Двенадцати»,
а являлся сравнительно малоизвестным учеником, чье имя, по всей видимости, не встречалось в евангельских преданиях. Бокэм указывает, что этой точки зрения придерживался Папий Иерапольский, а также многие современные ученые (Джозеф Сандерс, Пирсон Паркер, Оскар Кульманн и др.).
Епископ Эфеса Поликрат в конце II столетия о «старце Иоанне» говорит следующее: «Иоанн, приклонявшийся к груди Господа», при этом не отождествляя его с сыном Зеведея.
Сторонники этой гипотезы уверены, что Любимый Ученик — участник Тайной вечери не из числа Двенадцати
Если сравнить описание Тайной вечери с чудесным насыщением народа хлебами, легко заметить андроцентричный подход евангелиста Матфея, упоминающего женщин и детей, но не учитывающего их в общем числе участников трапезы:
«а евших было около пяти тысяч человек, кроме женщин и детей» (Мф 14.21, 15.38).
С учетом этого можно предположить, что на прощальную трапезу Иисус пригласил не только 12 апостолов, но и своих учениц, а также подростка Иоанна — Любимого Ученика (если этот образ не был полностью придуман евангелистом).
Тайная вечеря, по всей видимости, не была пасхальным ужином. Вероятно, это был прощальный ужин Иисуса со своими учениками и подругами.
Как понимать призыв Иисуса вкушать его тело и кровь?
Символизм хлеба как символа самоотдачи Иисуса нашел отражение в евангелии от Иоанна. На вопрос иудеев: «Что ты делаешь?» (Ин 6.30) Иисус ответил загадочное:
«Я — хлеб жизни» (Ин 6.48).
В самом деле, предназначение хлеба в том, чтобы поддержать жизнь людей, но при этом перестать существовать.
Думаю, в этом один из ключей к пониманию происходящего на прощальной беседе.
Новые поколения христиан смирились с мыслью, что Иисус дает им буквально свою кровь.
Но в начале I в. н.э. подобное было немыслимо в иудейской среде. Согласно евангелию от Иоанна после предложения Иисуса вкушать его плоть в капернаумской синагоге разразился скандал:
«тогда среди людей разгорелся ожесточенный спор: «Как может этот человек дать нам есть свою плоть?!»… Многие из числа Его учеников, выслушав Его, сказали: «То, что Он говорит, чудовищно! Слушать невозможно!» С тех пор многие из Его учеников покинули Его и больше с Ним не ходили. (Ин 6.52, 60, 66).
Что же так возмутило посетителей капернаумской синагоги?
Епископ Кассиан (Безобразов) подробно описывает словоупотребление в беседе о Причащении Плоти и Крови Христа, в частности, употребление евангелистом глагола τρώγω. По мнению еп. Кассиана, евангелист
«сознательно исключает всякий поверхностный спиритуализм в понимании Евхаристии. «Ядение» не есть приточный образ для выражения высшей степени веры, ее полной меры. Такое переносное значение могли бы еще иметь аористные формы φάγη, φαγεΐν и т. д. в ст. 51, 52, 53. Но его не может иметь глагол τρώγω, заступающий их место в ст. 54 и повторно употребляющийся в конце отрывка (ст. 56, 57, 58). Различие глаголов не подлежит переводу на современные языки. По-русски в обоих случаях приходится ставить глагол «есть». В своем первоначальном значениим его правильный перевод был бы «глодать», «жевать». Именно в этом значении, я бы сказал грубо материалистическом, этот глагол не допускает спиритуалистического перетолкования. Речь идет о принятии в снедь плоти и крови Сына Человеческого в прямом и буквальном смысле слова. Потому и вызывает учение Иисуса соблазн иудеев (ст. 52)… несомненно, усугубляется тем, что вкушение крови – всякой крови – было строжайше запрещено Законом».
Получается, что буквальное поедание Иисуса невозможно, а символическое восприятие вкушения Иисуса отрицается в тексте евангелия от Иоанна.
С другой стороны, в книгах Ветхого Завета «поедание человека» всегда рассматривалось как иллюстрация страшного голода и бедствия.
Символически это выражало ненависть и презрение к человеку.
Вот несколько примеров:
— «выслушайте это, алчущие поглотить бедных и погубить нищих» (Ам 8.4);
— «они, как вихрь, ринулись разбить меня, в радости, как бы думая поглотить бедного скрытно» (Авв 3.14);
— «Почему же молчишь, когда злодей пожирает невинного?» (Авв 1.13);
— «Разинули на тебя пасть свою все враги твои, свищут и скрежещут зубами, говорят: «поглотили мы его, только этого дня и ждали мы, дождались, увидели!» (Пл Иер 2.16);
— «Людей обираете, не оставляя ни кожи, ни плоти у них на костях! Пожираете плоть Моего народа: кожу с него содрали, кости его раздробили, нарубили его, будто мясо в котел, нарезали, будто в жаровню» (Мих 3.2-3);
— «Мучителей твоих накормлю Я их же плотью, свою кровь они будут пить и опьянеют, как от молодого вина» (Ис 49.26).
По всей видимости, образ «плоти и крови» использовался для иллюстрации неминуемых страданий и смерти Иисуса:
«ядение плоти и крови Сына Человеческого предполагает отделение крови от плоти, достигаемое не иначе как через насильственное ее излияние» (еп. Кассиан).
Автор послания к Ефесянам предлагает, по всей видимости, евхаристическое описание единения христиан со Спасителем:
«мы члены тела Его, от плоти Его и от костей Его» (Еф. 5:30).
Эта идиома взята из Ветхого Завета, где она символизирует не страдание и смерть, а общность и братство между людьми.
Во 2-й книге Царств мы читаем, что предок Мессии — царь Давид — передал послание священникам Цадоку и Авиафару:
«Скажите старейшинам Иуды: Ведь вы родня мне, кость моя и плоть» (2 Цар 19.11-12).
Здесь «плоть и кость» означают живого человека во всей его полноте, подобно обороту «небо и земля». Израильтяне подобным образом выразили ощущение родства с Давидом:
«все племена Израиля пришли к Давиду в Хеврон и сказали: «Мы — плоть и кость твоя!» (2 Цар 5.1).
Этот же оборот описывает в Ветхом Завете единение мужа и жены:
«вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей» (Быт 2.23).
Автор послания к Ефесянам относил слова о «тайне сей великой» «по отношению ко Христу и к Церкви» (Еф 5.32), называя её Телом и Невестой Христовой (1 Кор 10.17, 2 Кор 11.2, Ин 3.29), которая в эсхатологическом свершении становится Его женой (Откр 19.7). Отметим, что отношения Яхве и ветхозаветной Церкви схожим образом описывались как связь мужа и жены:
«Ибо Творец есть супруг твой» (Ис 54.5, Ос 2.2).
Свт. Киприан Карфагенский указывал, что хлеб и вино сами по себе являются символами единения множества:
«когда Господь назвал Своим Телом хлеб, состоящий из множества собранных вместе зерен, Он указал тем самым на единство нашего народа. Когда Он назвал Своей Кровью вино, выжатое из множества гроздей и составивших единое питие, Он указал на то, что наше стадо состоит из множества собранных воедино овец».
Этот символизм использовал уже ап. Павел:
«ибо все причащаемся от одного хлеба» (1 Кор 10.17).
Позднее этот смысл евхаристии раскрыл и Игнатий Богоносец:
«необходимо повиновение «епископу и пресвитерам в совершенном единомыслии, преломляя один хлеб» (Послание к ефесянам, 20).
Кроме символа единения Чаша Христова могла подразумевать священную трапезу, в которой участвовали принесшие жертву (1Цар 9.13,19,22-24). Эта совместная трапеза была одновременно радостным праздником примирения в Доме Божьем (Втор 12.5-7,17,18) и символом восстановленного общения с Богом, ибо приготовить кому-либо трапезу означало принять его в сообщество, взять под своё покровительство (Пс 22.5).
Сама по себе ветхозаветная трапеза – общий стол, вокруг которого семья собиралась вместе, осознавая свою общность (Пс.127:3) – вполне могла стать прообразом «Трапезы Господней» (1 Кор.10:21), вокруг которой собирался народ Божий.
После рассмотрения ветхозаветного культурно-исторического контекста прощальной трапезы Иисуса, необходимо рассмотреть античные мистерии, которые с древнейших времен рассматривались в качестве конкурентов христианской литургии.
Самый ранний источник, повествующий о Тайной Вечери Иисуса — послание к коринфянам ап. Павла. Здесь он упоминает символизм жертвоприношения, а также сопоставляет евхаристию с языческими мистериями:
«любимые мои, бегите от идолопоклонства! Разве чаша благодарения, за которую мы благодарим Бога, не приобщает нас к крови Христа? И хлеб, который мы ломаем, разве не приобщает нас к телу Христа?
Поскольку хлеб этот один, то все мы, хотя нас и много, становимся одним телом, потому что делим на всех один и тот же хлеб.
Посмотрите на земной Израиль. Разве те, кто ест принесенное в жертву, не приобщаются тем самым к жертвеннику, на который оно приносится?
Так что я имею в виду? Что принесенное в жертву идолу что-то значит или что сам идол что-то значит?
Нет, конечно! Но когда язычники приносят жертву, они приносят ее бесам, а не Богу. А я не хочу, чтобы вы были причастны к бесам!
Вы не можете пить и из чаши Господа, и из чаши бесов! Вы не можете разделять и Трапезу Господа, и трапезу бесов!» (1 Кор 10.14-21).
Очевидно, ап. Павел пытался отвлечь христиан Коринфа от языческих мистерий.
Чего общего у языческих трапез и христианской евхаристии?
Ко времени жизни Иисуса из Назарета иудейская религия испытала влияние самых разных религиозных систем. Мы можем отметить признаки «опыления» со стороны египетской религии, влияния ханаанских культов (Эль, Ваал и т.д.), а также послепленного заимствования идей из зороастризма.
В отношении базовых элементов архаичного мышления не обязательно искать свидетельства очевидного «религиозного плагиата».
Некоторые религиозные мемы закрепляются в традиции без прямого заимствования. Об этом подробно пишет французский антрополог Паскаль Буайе в своем труде «Объясняя религию: Природа религиозного мышления».
Поскольку «образный язык Библии часто прибегает к изобразительным средствам, присущим мифологии древних», не удивительно, что библейские тексты полны мифологем, указывающих на грань жизни и смерти, принесения в жертву невинных существ, чтобы спасти жизнь грешников.
Религиовед Мирча Элиаде подчеркивает, что в древних мифах был весьма распространен образ умирающих богов:
«о происхождении их чаще всего ничего не известно, кроме того, что они явились на землю, чтобы быть полезными людям, и что главное их предназначение связано с их насильственной смертью, но эта смерть не есть уничтожение, окончательно они не исчезают, а возрождаются в своих творениях.
Насильственная смерть способна творить. В результате их смерти в человеческой жизни происходят очень важные изменения.
Убиваемые людьми, они не мстят за себя и даже не проявляют злопамятности; напротив, они учат людей, как извлечь пользу из своей смерти.
Убитое в определенное время божество продолжает существовать в ритуалах, которые периодически реактуализируют это убийство. Во многих случаях это божество входит в само тело человека, главным образом через продукты питания.
Между божественными существами и людьми устанавливается нерасторжимая связь. Теперь между ними существует нечто вроде «причащения». Человек питается Богом, и, умирая, соединяется с ним в царстве мертвых».
Иными словами, евангельское описание Тайной Вечери отвечает самым сокровенным архаичным чаяниям человеческой души.
Вполне вероятно, что прощальный ужин Иисуса спустя десятилетия приобрел мифологические черты.
При этом авторов такого мифотворчества не обязательно обвинять в сознательном подлоге. Тогда люди не могли иначе мыслить, как только в категориях мифа и словесной иконы.
В качестве примера конкретной языческой практики, на фоне которой оформлялся христианский культ, можно назвать митраизм. Этот культ являлся наиболее сильной и заманчивой альтернативой, с которой христианство когда-либо сталкивалось. Митраизм появился в Риме в первой половине I века до н.э. и достиг своего апогея примерно в III веке н.э. К тому времени эта религия распространилась по всей империи, где ее ряды пополнялись преимущественно за счет легионеров – бывших сельских жителей.
Митраизм являлся ветвью древнего персидского маздеизма. Именно из маздеизма в митраизме позаимствован его центральный мотив борьбы сил света/добра с силами тьмы/зла. Митраизм мог иметь религиозно-экзотерическую форму, но его ядром оставались мистерии, а именно – инициация в подлинном смысле слова.
Один из мифов рассказывает о рождении Митры из скалы. По преданию парфянский царь накануне своего вступления на престол удалялся в пещеру, а его подданные оказывали ему почести, словно новорожденному, или, точнее, младенцу сверхъестественного происхождения. В новом царе воплощался и заново рождался Митра.
Эту иранскую тему легко заметить в христианской легенде о Рождестве Христа – в вифлеемской пещере.
Главный эпизод мифов о Митре – это умыкание небесного быка и принесение его в жертву по приказу Солнца . Жертвоприношение быка фигурирует почти на всех митраистских барельефах и росписях.
«Из тела умирающей жертвы всходят все полезные травы и растения… Из спинного мозга его произросло дающее хлеб зерно, а из крови его – лоза виноградная, дающая священный напиток мистерий».
На символическую связь крови и вина указывают уже тексты Ветхого Завета:
«вино — кровь лозы — ты пил» (Втор 32.14).
Еще одна параллель — крещение. Христианские апологеты, выступая против митраистских «таинств», упоминают «крещение», которое, вероятно, вводило неофита в новую жизнь.
Проходящий предварительные испытания неофит находился в нижнем туннеле; обнаженный, он окроплялся кровью закланного иерофантом быка, капавшей с верхнего помещения. Другие подобные испытания также должны быть связаны с крещением кровью, эквивалентом христианского крещения.
Апологеты христианства боялись «конкуренции» митраизма, так как усматривали в его мистериях дьявольскую имитацию евхаристии. Иустин Философ (Apol. 66) в ритуальном употреблении хлеба и воды видел «дьявольские козни»; а Тертуллиан (De praescr. 40) говорит о «хлебе причастия».
В действительности, ритуальная трапеза посвященных совершалась в память пира Митры и Солнца после жертвоприношения быка.
Сам факт, что христианские апологеты строго осудили эти трапезы как дьявольские подражания евхаристии, говорит об их сакральном характере.
Двусмысленное сходство христианства с митраизмом для христианских богословов II и III вв. этим не ограничивается. В знаке, запечатлеваемом на челе инициата раскаленным железом, им видится signatio, ритуал, которым завершалось таинство крещения; кроме того, начиная со II в., обе религии отмечали Рождество своего бога в один и тот же день (25 декабря) и разделяли веру в конец света, страшный суд и воскресение во плоти.
Впоследствии некоторые мотивы Рождества, ангелология, тема магов, волхвов, теология Света, элементы гностической мифологии были, в конечном итоге, ассимилированы христианством.
Подведем итоги.
Изучение ветхозаветного дискурса и религиозно-культурного контекста межзаветного периода показало, что Тайная вечеря, скорее всего, представляла собой прощальный ужин Иисуса со своими учениками и ученицами.
«Не требуется божественного откровения, чтобы предугадать реакцию властей на обличения, тем более что ему наверняка была памятна судьба еврейских пророков, поплатившихся за свои резкие выступления» (Б. Эрман).
Иисус предвидел свою смерть и хотел в последний раз испытать опыт единения со своей общиной в святом городе.
Ветхий Завет наполнен символизмом священной трапезы, что, несомненно, могло влиять на восприятие участников этой Тайной вечери.
По всей видимости, называя вино своей кровью, а хлеб своим телом, Иисус говорил об особом единении участников этой трапезы (как это ранее делал царь Давид), а также об их причастности Божьим благословениям. Подобным образом и ветхозаветные пророки порой предлагали притчи-действия. Характерный пример — «осада» Иерусалима пророком Иезекиилем:
«А ты, человек, возьми кирпич, положи его перед собой и нарисуй на нем город — Иерусалим. Устрой против него осаду: воздвигни осадные сооружения, насыпь вал, окружи город военным станом и поставь вокруг него стенобитные орудия. Обрати свой взор против города, и пусть город будет в осаде, ты будешь осаждать его! Все это — знак для народа Израилева. Ляг на левый бок и возложи на себя грехи народа Израилева; все время, пока ты будешь лежать на левом боку, на тебе будут грехи народа Израилева» (Иез 4.1-4).
Заметим, что никто не называл Иезекииля искупителем грехов Израиля.
Нет смысла видеть в происходящем на Тайной вечери «таинство» превращения вина в кровь, а хлеба в реальную плоть Иисуса. Подобное восприятие смысла Тайной Вечери возникло значительно позднее в христианской Церкви и было немыслимо для иудеев начала I века. Ап. Павел и Игнатий Богоносец называли святые дары евхаристии просто хлебом. Даже во время совершения византийской литургии «диакон, войдя в алтарь и став справа от иерея, обращается к нему со словами: «Раздроби, владыко, Святый Хлеб«.
Кроме ветхозаветных коннотаций святой трапезы при рассмотрении истории становления обряда христианской евхаристии необходимо учитывать и конкурирующие языческие мистерии, например, таинства культа Митры. Ап. Павел свидетельствует, что в середине I века христиане каким-то образом сопоставляли и сравнивали «Трапезу Господню» с языческими жертвоприношениями и мистериями. Впоследствии это привело к усложнению обрядности евхаристии и наполнению ее новыми смыслами.
В конце концов христианская литургия перестала напоминать прощальный ужин Иисуса. Приготовление хлеба и вина превратилось в особый чин со своим отпустом, где священнику приходится «изображать» убийц Иисуса и символически пронзать его бок копием.
В некоторых случаях символизм единства нарушается необходимостью «заготовления» нескольких «агнцев», хотя Павел прямо говорил про «один хлеб» для евхаристии.
Это же касается практики использования нескольких чаш для причащения.
Прощальный ужин Иисуса трансформировался в христианском культе в таинство индивидуального освящения и размышления о своих грехах.
Отчасти это было обусловлено разочарованием христиан после напряженного ожидания Второго пришествия Иисуса, которое не произошло.
С конца I века, когда были написаны евангелия Матфея, Луки и Иоанна, фигура Иисуса обросла многочисленными мифологическими элементами. Несомненно, это можно сказать и в отношении главного таинства христиан — евхаристии.
С каждым последующим столетием христианской истории литургия была все менее похожа на прощальную трапезу Иисуса со своими друзьями и учениками.
Литература
- Пагола Х. А. Жизнь Иисуса. Тысячелетняя тайна христианства. – М.: Эксмо, 2014
- Эрман Барт Д. А был ли Иисус? Неожиданная историческая правда. — М.: Эксмо, 2017
- Кассиан (Безобразов), еп. Водою и кровию и Духом. Толкование на Евангелие от Иоанна. URL: https://azbyka.ru/otechnik/Kassian_Bezobrazov/vodoju-i-kroviju-i-dukhom/
- Мень Александр, прот. Библиологический словарь. Т.2. – М., 2002. С. 210
- Элиаде Мирча. Аспекты мифа. – М.: Академический проект, 2020
