Святитель Григорий Богослов вел обширную переписку с епископами, священниками, монахами, риторами, софистами, военачальниками, государственными чиновниками, представителями провинциальной знати.
Он предложил следующие правила эпистолярного жанра:
письмо должно быть кратким, ясным, приятным (не без украшений, не лишенное сентенций, пословиц, изречений, острот, замысловатых выражений).
При внимательном рассмотрении становится понятно, какого рода остроты святитель предлагал в качестве образца эпистолярного стиля.
В первой половине 380 г. Григорий пережил одно из самых сильных потрясений своей жизни — конфликт с Максимом–Киником. Григорий Богослов в тот момент был «временно исполняющим обязанности архиепископа Константинопольского». Святитель Петр Александрийский прислал в столицу своего кандидата, некоего Максима Циника (или Киника). Позже в столицу прибыла группа египетских епископов, тайно рукоположивших Максима.
Прибывших в Константинополь египетских епископов Григорий Богослов описал весьма изящно:
“египетские боги, обезьяноподобные и собаковидные демоны”.
В отношении Максима обиженный Григорий Богослов испытывал исключительное презрение и брезгливость:
“Был у нас в городе некто женоподобный,
Египетское привидение, злое до бешенства,
Собака, собачонка, уличный прислужник,
Арей, безголосое бедствие, китовидное чудовище,
Белокурый, черноволосый. Чёрным
Был он с детства, а белый цвет изобретен недавно,
Ведь искусство — второй творец.
Чаще всего это бывает делом женщин, но иногда и мужчины
Золотят волосы и делают философскую завивку.
Так и женскую косметику для лица употребляйте, мудрецы!..
Что Максим не принадлежит уже к числу мужчин,
Показала его прическа, хотя до того это было скрыто.
То удивляет нас в нынешних мудрецах,
Что природа и наружность у них двойственны
И весьма жалким образом принадлежат обоим полам:
Прической они похожи на женщин, а жезлом — на мужчин” («Слово 37»).
Описывая само рукоположение, Григорий все повествование строит на волосах Максима, продолжая использовать и образ собаки (т.е. киника), прилипший к философу еще со времен их романтической дружбы. Обряд пострижения Максима он назвал «состриганием шерсти с собаки»:
Была ночь, а я лежал больной. Словно хищные волки,
Неожиданно появившиеся в загоне для овец..,
Они спешат обстричь собаку и возвести ее на кафедру…
Входят эти почтенные люди, друзья Божии,
Имея с собой нескольких самых презренных мирян,
И там, остригши злейшую из собак, делают ее пастырем…
Но из собаки превращенный в пастыря снова из пастырей
Превращается в собаку — какое бесчестие!
Брошенная собака, не носит он больше
Красивых волос, но и стадом не владеет,
А снова бегает по мясным рынкам за костями.
Что же сделаешь со своими прекрасными волосами? Снова
Будешь тщательно их отращивать? Или останешься таким посмешищем, как теперь?
То и другое постыдно, а между этими двумя крайностями
Невозможно найти ничего, кроме петли, чтобы удавиться.
Но где положишь или куда пошлешь эти волосы?
Не на театральную ли сцену, скажи мне, не к девицам ли?
Но к каким девицам? Не к своим ли, коринфским..?”
В ответ на какое-то послание Максима свт. Григорий Богослов разразился страшными упреками к человеку, которого ранее буквально обожал:
“Писать смеешь ты? … ты рад был и тому, что узкий плащ и непрестанно лающие жизнь и нравы доставляли тебе скудный кусок. А речи для тебя тогда были то же, что для осла лира, для вола — морская волна, для морского животного — ярмо. Теперь же ты у нас Орфей, своими перстами все приводящий в движение, или Амфион, своими бряцаниями созидающий стены. Таковы-то ныне псы, если захотят позабавиться! Но что и против кого пишешь ты, пес? Какое безумие! Какая невежественная дерзость! Коня вызываешь, дорогой мой, помериться с тобой в беге на равнине, бессильной рукой наносишь раны льву”.
В 381 г. Григорий Богослов принял участие в проведении II Вселенского Собора
Святые отцы Собора в Константинополе прибавили к Никейскому Символу 8, 9, 10, 11 и 12 члены, т. е. окончательно сформулировали и утвердили Никео-Цареградский Символ веры.
Их поведение св. Григорий описал весьма живописно:
“Трещали как стадо сорок и ожесточились как рой ос, собравшийся в одну кучу”.
Позже в письмах он писал, что никогда более он даже близко не подойдет к собранию епископов:
«Соборы и синоды я приветствую издали, ибо знаю, как они ужасны. Никогда более нога моя не ступит в это собрание журавлей и гусей».
P.S. Григорий Богослов — прекрасный образчик сарказма. Как говорится, архиепископ плохому не научит…
