Как сексуальный опыт блаж. Августина повлиял на стигматизацию секса в христианстве

Августин Аврелий, епископ Гиппонский [Иппонийский] — виднейший латинский богослов, философ, один из великих западных учителей Церкви.

Жизнь Августина традиционно разделяется на периоды: от рождения до Крещения (387), до принятия священства (391), священническое и епископское служение. В 45-летнем возрасте епископ Августин написал «Исповедь». Это общее название 13-ти сочинений, рассказывающих о его жизни. Они представляют беспрецедентную для того времени по глубине личного самовыражения духовную автобиографию, в которой рассказ сочетается с глубоким анализом пережитого. Здесь Августин открыто рассказывает о своей юношеской жизни, насыщенной чувственными и сексуальными искушениями. 

Жизнеописание Аврелия Августина

Получив начальное образование в родной Тагасте, Августин обучался в грамматической и риторической школе соседнего г. Мадавра (363-366 гг.). Для продолжения образования в 369 г. юноша отправился в Карфаген. Вот что он писал в своей “Исповеди” о том периоде:

“В эти годы, когда я только что начал преподавать в своем родном городе, я завел себе друга, которого общность наших вкусов делала мне очень дорогим. Был он мне ровесником и находился в том же цвету юности. Мальчиками мы росли вместе; вместе ходили в школу и вместе играли. Тогда мы еще не были так дружны… Тем не менее, (дружба) созревшая в горячем увлечении одним и тем же, была мне чрезвычайно сладостна. Я уклонил его от истинной веры, – у него, юноши, она не была глубокой и настоящей, – к тем гибельным и суеверным сказкам, которые заставляли мать мою плакать надо мною. Вместе с моей заблудилась и его душа, а моя не могла уже обходиться без него”

Отметим важное замечание Августина о дружбе с парнем вне Церкви: “хотя тут не было истинной дружбы, потому что истинной она бывает только в том случае, если Ты скрепляешь ее между людьми, привязавшимися друг к другу «любовью, излившейся в сердца наши Духом Святым, Который дан нам»”.

Уже будучи епископом, Августин обесценил собственный опыт человеческих отношений, поскольку они не были явлены между христианами и противоречили христианским нормам. В то время он увлекся манихейством и, так сказать, завербовал своего друга в это лже-учение.

А еще в этом описании поражает степень эмоциональной привязанности к ровеснику: душа Августина с тех пор “не могла уже обходиться без него”.

К сожалению, друг Августина заболел и умер от лихорадки:

“И вот Ты взял его из этой жизни, когда едва исполнился год нашей дружбе, бывшей для меня сладостнее всего, что было сладостного в тогдашней моей жизни. И я чувствовал, что моя душа и его душа были одной душой в двух телах”.

Что же это был за уровень отношений, если Августин представляет дружбу как высшее наслаждение на земле? Возможно, епископ подразумевал здесь высшую степень доверия, открытости и ощущения единения с другим человеком. Скажем прямо: Августин сильно любил своего друга. Однако, вознося в описании свою дружбу до райских вершин, автор-епископ тут же спешит нивелировать ее ценность перед судом Вечности:

“я вылил душу свою в песок, полюбив смертное существо так, словно оно не подлежало смерти”.

Дескать, если уж любить, то любить вечно!

Наверное, по этой причине некоторые супруги стремятся повенчаться, чтобы их брак был заключен на Небесах и не ограничивался рамками земной жизни.

Поспешу сразу огорчить читателя относительно “вечного брака на небесах”. В евангелии утверждается, что земная любовь супругов не будет пролонгирована в Царствии Божием, ведь

«когда Бог воскрешает мертвых, они уже не женятся и не выходят замуж. Они подобны ангелам на небе» (Мф 22.30).

По крайней мере, привычной нам партикулярной любви с эротичными объятьями там не будет.

Но вернемся к Августину, оплакивающему потерю своего друга:

“Так несчастен я был, и дороже моего друга оказалась для меня эта самая несчастная жизнь”.

Крайний характер скорби Августина некоторые исследователи воспринимают как признак чего-то неадекватного в этой дружбе. Но другие ученые, напротив, утверждают, что слезы, которые Августин проливал после смерти друга, свидетельствуют о реальной и подлинной природе этой любви.

Поскольку “Исповедь” была не только автобиографией, но и богословским произведением, мы вправе в описаниях скорби Августина видеть аллюзии на некоторые библейские сцены.

Например, апостол Павел желал бы погибнуть, если бы это спасло не уверовавших во Христа иудеев:

“Велика моя печаль, и боль в сердце беспрестанна! Лучше бы мне самому быть проклятым и отлученным от Христа ради братьев — моих соплеменников!… мое самое горячее желание — чтобы они были спасены” (Рим 9.2-3, 10.1).

Еще ближе параллели мы замечаем в текстах Ветхого Завета. Как и в северной Африке IV-V вв. н.э., в Древнем Израиле женщина была очень важна для мужчины в сексуальном аспекте, супруга была матерью его наследников, но она как будто не могла понять глубин его души, не могла стать его другом и «вторым Я». В Законе Моисея прямо противопоставляется «жена на ложе» и друг, «который для тебя, как душа твоя» (Втор 13:6). Подобная характеристика друга приведена и в Пс 54.14:

«ты, который был для меня то же, что я, друг мой и близкий мой».

Указанное наблюдение подтверждают слова юного Давида, который, оплакивая своего друга Ионафана, признался, что их взаимоотношения достигли высшего уровня, чего не могло произойти при общении с женщинами:

«ты был очень дорог для меня; любовь твоя была для меня превыше любви женской» (2 Цар 1:26).

Вот как выглядит это трудное для понимания место в переводе РБО 2011 г.:

«Тяжко мне потерять тебя, брат мой Ионафан, ты был мне дороже всех; чудо, как ты любил меня — сильнее, чем женщины любят».

Сходное уничижительное отношение к женщине высказывал и Екклесиаст:

«Чего еще искала душа моя, и я не нашел? — Мужчину одного из тысячи я нашел, а женщину между всеми ими не нашел» (Еккл 7:28).

Итак, ветхозаветный иудей не ожидал, что супруга станет ему настоящим другом, что он сможет обсуждать с ней важнейшие вопросы государственного устройства или богословские тонкости вероучения.

Судя по тексту “Исповеди”, Августин тоже воспринимал друга как Alter ego — свое второе Я.

Стоит еще добавить, что в «Исповеди» Августин вспоминал про сексуальную связь с наложницей и рождение внебрачного сына, называя эти события проявлением «рабства греху». Впоследствии Августин принял христианство, был посвящен в пресвитеры и стал епископом.

Так описывают жизнь Августина церковные авторы: блуждал, грешил, покаялся, был прославлен в лике святых. Из Грамоты имп. Юстиниана V Вселенскому собору следует, что блаж. Августин принадлежал к числу двенадцати авторитетных отцов и учителей Церкви:

“следуем же во всем святым отцам и учителям святой Божией Церкви, то есть, Афанасию… Августину… Льву. Мы приемлем тех отцов и священников, которые проповедуют то, что́ относительно веры изложили четыре святые собора и что́ проповедовали упомянутые святые отцы”.

Указанные факты о блаж. Августине укладываются в шаблон благочестивого жития. Любопытным советую просмотреть соответствующую статью в «Православной энциклопедии».

Рассмотрим свидетельства Августина без призмы благочестия

Августин жил в эпоху поздней античности, когда нормы римской и греческой культуры позволяли довольно свободно предаваться разным формам сексуальности. Благодаря его «Исповеди», мы знаем, что в молодости, поселившись в Карфагене, «где всё вокруг источало негу запретной любви», он “тянулся к ней, как мотылек к свету”.

Важно, что Августин рассказывает о своем друге гораздо больше, чем о наложнице.

Их дружба началась еще в детстве и росла вместе с двумя мальчиками. Но она стала более серьезной и интимной, когда им исполнилось по девятнадцать лет, когда она превратилась в «сладкое» переживание, усиленное «пылом одинаковых желаний». Августин в этом описании наращивает эмоциональный накал, используя метафору жара, связанную со страстью. 

“Сладостно было для меня любить и быть любимым, а более, когда я мог наслаждаться телом любимого человека. Я мутил источник дружбы грязью похоти и туманил ее блеск адскими желаниями” (Augustinus Hipponensis. Confessiones III, 1, PL 32, 683).

Его союз с конкубиной привел к охлаждению страсти, а не к ее разжиганию, в то время как его дружба, кажется, все больше и больше горит любовью. Он признается, что она была «сладостнее всех сладостей жизни, которые я испытал» (suavi mihi super omnes suavitates illius vitae meae, 4.4.7). 

В отличие от абзаца, в котором он рассказывал о своей любви к женщине «по факту», эта глава основана на динамичном нарастании напряжения, которое завершается бурным и пронзительным признанием:

Бог «забрал мужчину из этой жизни, когда наша дружба едва завершила год» (abstulisti hominem de hac vita, cum vix explevisset annum inamicitia mea).

Здесь дружба является как чрезмерная, страстная любовь. Язык преувеличения и чрезмерности доминирует и в описании последующей скорби. Августин использует такие крайности, как «все и ничего» (omnia/nihil) или «везде и нигде» (quidquid/undique), чтобы подчеркнуть чрезвычайный характер своей любви к другу. 

Выходит, что у девятнадцатилетнего Августина была наложница (конкубина), с которой он регулярно занимался сексом, и друг, с которым у него была духовная близость. Эмоциональный накал мужской дружбы совершенно отсутствует в довольно сухом и холодном отчете о женщине, с которой Августин провел более десяти лет в гражданском «браке» и от которой родился его сын. 

Будучи уже епископом, Августин хотел оставить на усмотрение читателя, в чем именно заключались грехи его молодости и, особенно, какого пола были объекты его любви.

Он не говорит прямо, что его любовь была к сверстникам-мужчинам, но трудно представить, что, говоря о дружбе, он имеет в виду дружбу с женщинами. Amicitia (дружба) в римской культуре считалась связью между мужчинами и была лишена, по определению, сексуального и эротического элемента, поэтому, когда Августин пишет об осквернении дружбы похотью (amicitiae coinquinabam), почти очевидно, что он имеет в виду отношения со своими сверстниками-мужчинами.

Дело в том, что Августин не считал женщину другом мужчины. Единственно, чем женщина может “помочь” мужчине — родить ему наследников:

“А если не для вспомоществования при рождении детей сотворена жена, то для чего же она сотворена? Если для того, чтобы вместе обрабатывать землю, то обрабатывание земли не было еще таким трудом, чтобы нуждалось в работнике, а если бы это было нужно, то помощником скорее бы дан был мужчина; то же можно сказать и об утешении, если допустить, что муж скучал от одиночества. Ибо в интересах сожительства и собеседования гораздо сообразнее было жить вместе двум друзьям, чем мужчине и женщине. А если им надобно было жить вместе так, чтобы один приказывал, а другой повиновался, дабы враждебные воли не нарушали мира сожителей, то для поддержания этого мира достаточно было бы такого порядка, чтобы один был сотворен раньше, а другой позже, в особенности если бы младший был сотворен от старшего, как сотворена женщина. Разве только кто-нибудь скажет, что из ребра мужчины Бог мог сотворить только женщину, а не мужчину, если бы даже и хотел того? Поэтому я не нахожу, для какой помощи жена сотворена мужу, если устранить причину деторождения” (Августин Иппонский. О Книге Бытия буквально 9.5. Сl. 0266, 9.5.273.8).

Таким образом, в отношениях с друзьями Августин искал не просто сексуальный контакт, а прежде всего духовную связь, так что загрязнение «родниковой воды дружбы» произошло позже, под действием какой-то непреодолимой силы. 

Еще раз отметим, что острое желание разделить духовную жизнь с другими мужчинами контрастирует с отношением Августина к женщинам; они были для него источником лишь физического удовольствия:

«Я думал, что стану очень несчастным, если лишусь женских объятий» (Исповедь 6.11.20).

Мы помним, что возлюбленный Августина, с которым он наслаждался любовью почти год, внезапно заболел и умер. 

В своих стенаниях Августин сравнивал свою дружбу-любовь с мифом про Ореста и Пилада:

“И я не знаю, захотел ли бы я умереть за него, как это рассказывают про Ореста и Пилада, если это только не выдумка, что они хотели умереть вместе один за другого, потому что хуже смерти была для них жизнь врозь”.

Конечно, Августин прекрасно знал, что в древнегреческом мифологическом и литературном контексте отношения между Орестом и Пиладом часто представлялись как классический пример платонически-эротической близости.

Например, в произведениях Эврипида отношения Ореста и Пилада описаны как образец глубокой взаимной преданности и эмоциональной близости. Их связь часто трактуется как пример идеала мужской любви, в котором чувство дружбы и солидарности переходит в интимное единение духа и тела. Современные исследователи указывают, что такие описания отражают типичный для античной культуры гомоэротический идеал, где отношения между мужчинами не только нормализованы, но и возвеличиваются как источник духовного обогащения.

Вполне возможно, что упоминание Ореста и Пилада было дано читателю в качестве ключика-подсказки: 45-летний епископ не хотел шокировать людей  грехами своей юности.

Что же дальше?

Постепенно Августин стал приходить в себя после потери любимого друга и заводить новые знакомства со сверстниками.

“Дни приходили и уходили один за другим; приходя и уходя, они бросали в меня семена других надежд и других воспоминаний; постепенно лечили старыми удовольствиями, и печаль моя стала уступать им… Меня утешали и возвращали к жизни новые друзья… Было и другое, что захватывало меня больше в этом дружеском общении: общая беседа и веселье, взаимная благожелательная услужливость; совместное чтение сладкоречивых книг, совместные забавы и взаимное уважение; порою дружеские размолвки… взаимное обучение, когда один учит другого и в свою очередь у него учится; тоскливое ожидание отсутствующих; радостная встреча прибывших. Все такие проявления любящих и любимых сердец – в лице, в словах, в глазах и тысяче милых выражений – как на огне сплавляют между собою души, образуя из многих одну”.

В своей “Исповеди” Августин сообщает, что поддавшись своим чрезмерным желаниям, он считал себя “изящным как горожанин” (Исповедь 3.1.1). Это может означать, что гомоэротические отношения казались ему и его сверстникам чем-то модным и связанным с высшими слоями общества.

В этом контексте становится понятен загадочный эпизод с кражей груш (намек на «запретный плод»), которому епископ посвятил почти половину второй книги своей «Исповеди».

Когда Августин пишет, что его возбуждала сама мысль о краже, а не краденые фрукты, и что украденные груши не пришлись ему по вкусу, это можно понять как намек на то, что сексуальные эксперименты с другими мальчиками были не так приятны, как контакты с девочками. 

Августин признается:

«У меня было множество лучших груш. Но эти я срывал исключительно с целью украсть» (Исповедь 2.6.12).

Естественнее, приятнее и законнее было есть груши из собственного сада, но любопытство и желание сделать что-то запретное побудили его красть. 

Он также подчеркивал иррациональность своего поведения. Это не то, чего от него ожидали, он сам не понимал, почему он сделал то, что сделал. Давление группы очень сильно влияло на его поведение: 

“Один бы я не совершил этого воровства, в котором мне нравилось не украденное, а само воровство; одному воровать мне бы не понравилось, я бы не стал воровать. О, вражеская дружба, неуловимый разврат ума, жажда вредить на смех и в забаву”.

Свои сексуальные проступки он описывает как «валяние в вавилонском навозе», а в рассказе о краже упоминает свиней. Конечно, оба образа взяты из притчи о блудном сыне (Лк 11.32), но тот факт, что он катался в навозе вместе с другими, может говорить о том, что кража груш была не только сексуальным, но и гомосексуальным грехом.

Подведем итоги

Исследования «Исповеди» Аврелия Августина показывают, что его отношение к сексуальности – это не просто описание личных переживаний, а сложный и многослойный процесс внутренней трансформации, который ученые трактуют через призму теологии, психологии и культурного контекста его времени.

Неясность в изложении Августина относительно природы его юношеских сексуальных переживаний и его случайные намеки на них, позволяют предположить, что его интенсивная, страстная «любовь к любви» привела к «сексуализации» или «эротизации» его мужских дружеских отношений. Во второй и третьей книгах “Исповеди” Августин описывает дружбу, которая, вместо того, чтобы быть чисто бесплотной связью между двумя духами, становится «загрязненной» страстным желанием и сексуальным контактом между друзьями. Это яркая иллюстрация погружения души из духовной сферы в материальную (не забываем о манихейском прошлом Августина).   

Став епископом, Августин сожалел о сексуальных утехах молодости и резко отвергал возможность законных гомосексуальных отношений:

“противоестественные грехи, например, содомский, всегда и везде вызывали отвращение и считались заслуживающими наказания. Если бы все народы предавались ему, то подпали бы осуждению по божественному закону за это преступление, потому что Бог создал людей не для такого общения друг с другом. Тут нарушается общение, которое должно быть у нас с Богом, потому что природа, которой Он создатель, оскверняется извращенной похотью” (Августин Иппонский. Исповедь. Книга 3).

Но проблема не ограничивалась содомским грехом. 

Вся сексуальность воспринималась епископом Августином как парадокс: с одной стороны, она является естественным аспектом человеческой природы, с другой — воплощает падший, греховный порядок, который отдаляет человека от Бога. 

Такое противоречивое отношение к человеческим взаимоотношениям и сексуальности отражают дихотомию Августина в восприятии “тела и духа”, унаследованную от античной философии (взгляды Платона и философия стоиков).

Анализируя свой жизненный опыт, блаж. Августин пришел к выводу, что истинная любовь должна быть направлена на Бога, а не на мимолетные плотские удовольствия. В конечном счете высшим благом является Сам Бог, поэтому все прочие блага человек должен любить лишь постольку, поскольку они приближают его к Богу (De doctr. chr. III 15). 

Вполне возможно, что христианское табу на однополые отношения повлияло на его отвращение вообще к сексуальности.

Августин видел в сексуальности не просто физиологический акт, но символ отчуждения от Бога, требующий преодоления через аскезу. Неконтролируемые сексуальные импульсы для Августина — пример слабости человеческой воли, которая может быть преодолена только божественной благодатью. Его возмущал весь процесс брачного соития, когда “срамные места против воли возбуждены”, “члены не повинуются” и происходит “непристойное движение совокупляющихся органов”.

По его мнению, “соединение мужчины и женщины” даже в супружестве не является благом, если “направлено на удовлетворение жажды телесных наслаждений, а не желание продолжения рода” (Аврелий Августин. О супружестве и похоти).

Впоследствии взгляды Августина на секс как на “болезненное влечение плоти” оказали существенное влияние на формирование христианского учения о браке и сексуальности. Поскольку “это постыдное плотское вожделение невозможно без греха”, вся сексуальность стала рассматриваться через призму стыда и вины. В христианской культуре секс стал восприниматься как нечто мерзкое и постыдное. Даже в семейном контексте идеальными супругами стали считаться те, “кто по взаимному соглашению прекратил плотское сожительство”. Воспевая любовь, христианство совершенно изгнало из нее эротику (кстати, слова эрос нет в книгах Нового Завета).

К сожалению, даже спустя 1595 лет после смерти Августина стигматизация секса продолжает преследовать миллионы христиан, подверженных влиянию Церкви. 

Литература

1. Исповедь / Блаженный Августин Аврелий. — М.: «Даръ», 2005. — 544 с.
2. Степанцов С.А., Фокин А.Р., Лебедев Э.Н., Двоскина Е.М., М.Э.Н. Августин Аврелий // Православная энциклопедия. — М., 2000. — Т. I. — 752 с.
3. Трактаты о любви / Рос. АН, Ин-т философии, Центр этич. исслед.; [Сост. О.П. Зубец]. — М.: ИФРАН, 1994. — 186 с. / Блаженный Аврелий Августин. О супружестве и похоти. 9-20 с.
4. Труды по патрологии / И.В. Попов: В 2-х т. — Сергиев Посад: Свято-Троицкая Сергиева Лавра : Московская Духовная Академия, 2004. / Т. 2 : Личность и учение блаженного Августина. — 2005. — 776 с.
5. Mateusz Stróżyński. Augustine on Loving Too Much (Adam Mickiewicz University in Poznań).